Мария Эляшевич: У меня был страх неизвестности. Потому что ничего из того, что они обещали, не сбывалось. Начиная от «просто проверим аккредитацию» и заканчивая «сейчас мы вас отпустим». Через час, через два, через три…

Андрей Шавлюго: Надежда на то, что нас вот-вот отпустят, была до последнего. У меня была милая беседа с сотрудником РУВД. Я рассказал молодому человеку, недавно окончившему Академию МВД, историю двухгодичной давности, когда меня привезли в РУВД тоже для проверки документов. А ближе к ночи выяснилось, что я якобы оказывал сопротивление сотрудникам милиции. Милиционер сказал мне: «Я очень извиняюсь за тех сотрудников, которые составили тогда на вас протокол». А потом он ненадолго вышел из кабинета и вернулся уже с опущенными глазами. Сообщил, что против нас начат административный процесс. Дальше он всё делал с виноватым видом. Хочется верить, что ему было стыдно.

Ночь провели в актовом зале, на очень удобных стульях, сделанных заключёнными какой-то исправительной колонии. Если бы такие где-нибудь продавались, я бы себе купил.

Мария Эляшевич: Периодически сотрудники милиции рассказывали новости: «Вот, вы на главной TUT.BY», «Вот люди пошли к МВД». «Знаешь Помидорова? - спросил у меня сотрудник РУВД, листая ленту Telegram. - Он сейчас под РУВД стоит и песни вам поёт».

Андрей Шавлюго: К моменту подписания протокола мы слышали под окнами какие-то крики. Люди начали скандировать наши имена. Было очень приятно.

Андрей Шавлюго: По техническим возможностям мой суд проходил примерно так же, как и Машин. Половину суда я тоже не слышал. У многих на судах выступал свидетель в балаклаве с фамилией Ковалёв. Но даже через балаклаву было видно, что все эти Ковалёвы — разные люди. Так вот этот Ковалёв видел трёх журналистов разных СМИ в разных частях колонны. И слышал, как они координировали движение студентов всё с той же фразой: «Продолжаем движение!».

Мария Эляшевич: И мой коллега Никита, который всегда разговаривает только на беларусском языке, на митинге почему-то решил говорить по-русски и якобы призывал студентов «требовать своих прав и свобод». Свидетелям задавали вопросы: «Как вы узнали человека?». Они отвечали, что «он особо выделялся». Один мой коллега выделился тем, что он мужчина.

Андрей Шавлюго: А мне омоновец сделал шикарный комплимент. Я выделился спортивным телосложением, аккуратной стрижкой и красивой бородой.

После суда сообщили, что дела отправлены на доработку. Мы решили, что доработка — это хорошо. Это значит, что пока они дорабатывают, мы свободны и пойдём домой спать. Но они оказались очень работоспособными и сказали, что доработают наши дела за ночь, а нас оставят на «суточки» на Окрестина.

Мария Эляшевич: Это было достаточно неожиданно. Мы были немного расстроены, потому что вроде и доработка, но неприятно, что тебя судят за то, в чём ты не виноват. А тут сообщают, что дело не только в справедливости, — шнурки доставай. И тут все начинают доставать шнурки, доставать ремни и всё остальное. На Окрестина ничего из этого нельзя.

Андрей Шавлюго: Увозили нас втихаря, в «Газели» с плотно зашторенными окнами. Но мне всё же удалось помахать рукой какой-то девушке. Она потом передала остальным ребятам, что нас видела.

Мария Эляшевич: В камерах рассадили по двое. Но утром в нашу камеру пришли, и сказали мне: «С вещами на выход!». Меня привели в другую, шестиместную камеру, и оставили. Никто ничего не объяснял. Следующие два дня я жила там одна.

Второй день вообще был для меня максимально странный. Информации никакой. Время я определяла по звону вилок и ложек. Прогремели вилки в обед, значит, что сейчас примерно 14 часов. Я всё ждала, что вот-вот будет суд. Нам же обещали! Значит, обещание обязательно сдержат! Ходила я по камере, ходила, пока не увидела, что в окошке стемнело уже. И я поняла, что суд у меня уже вряд ли будет сегодня. У ребят в камере было гораздо интереснее. А мне даже рассказать нечего. Обидно даже.

Андрей Шавлюго: Да, у нас было весело. Мы лепили шашки из хлебного мякиша, но потом к нам в камеру подселили ЛТП-шников (ЛТП — лечебно-трудовой профилакторий). Они съели часть наших шашек. Пришлось их заменять шоколадом из передачки. Так мы и играли потом с ЛТП-шниками — хлеб против шоколада.

Передачи нам передавали очень быстро, гораздо быстрее чем другим, как мы потом узнали. В какой-то момент мы начали шутить, что у нас пресс-тур по Окрестина: посмотрите, как у нас красиво. Вы тут по одному- двое сидите, играйте в шашки, наслаждайтесь жизнью, только не занимайтесь журналистикой.

В какой-то момент услышали, как за дверью выкрикивали фамилии Дудинского и Кохно (экс-телеведущие). Поняли, что и они тут. Место встречи замечательных людей.

Ночью перед судом меня вызвали на допрос. Спрашивали: «Ну что? Где прорывали толпу? Где шли?». Я так понял, что они даже не знали, где толпа ходила, и пытались это узнать у меня. Это было очень странно. Я отказался отвечать, предложил им продолжить завтра, и они почему-то согласились.

Суд был практически копией первого суда. Ничего нового я не услышал. Судья был очень раздражён связью, техническими моментами. Я потом увидел зал заседания на фотографиях и не понимаю, как я вообще мог слышать своего адвоката, потому что он стоял на другой стороне зала.

Я хочу выразить огромную благодарность ребятам, которые нашли свидетелей моего задержания, ребятам, которые вызвались быть свидетелями на суде. Они видели меня в жилете «Пресса», видели, что я никого не координировал. Для меня это было огромной поддержкой во время суда. Даже нашлись какие-то видео, где мы в толпе идём. Омоновец говорит, что я иду в начале толпы, а по видео видно, что я иду в конце. Координировать толпу, двигаясь в конце, абсолютно нереально, как вы понимаете.